Неточные совпадения
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты
выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Всех прежде зайка серенький
Из кустика соседнего
Вдруг
выскочил, как встрепанный,
И наутек пошел!
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком
из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться, как
из экипажа
выскочил Байбаков, а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник, как и тот, который за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы так и остолбенели.
Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей в его доме роль экономки, падал свет на снег площадки пред домом. Она не спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босиком выбежал на крыльцо. Лягавая сука Ласка, чуть не сбив с ног Кузьму,
выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, поднималась и хотела и не смела положить передние лапы ему на грудь.
Он приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад. Эта быстрая езда успокоила его. Всё тяжелое, что было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся после их разговора, всё
выскочило из его головы; он с наслаждением и волнением думал теперь о скачке, о том, что он всё-таки поспеет, и изредка ожидание счастья свидания нынешней ночи вспыхивало ярким светом в его воображении.
Прежде чем увидать Степана Аркадьича, он увидал его собаку. Из-под вывороченного корня ольхи
выскочил Крак, весь черный от вонючей болотной тины, и с видом победителя обнюхался с Лаской. За Краком показалась в тени ольх и статная фигура Степана Аркадьича. Он шел навстречу красный, распотевший, с расстегнутым воротом, всё так же прихрамывая.
Не успела еще Долли встать, чтоб итти навстречу мужу, как внизу,
из окна комнаты, в которой учился Гриша,
выскочил Левин и ссадил Гришу.
Он остановил кучера, не доезжая до аллеи, и, отворив дверцу, на ходу
выскочил из кареты и пошел в аллею, ведшую к дому.
Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, — смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжает
из него на поляну, и вот
выскакивает прямо к ним мой Карагёз: все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал молиться.
Думая так, я с невольном биением сердца глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями,
выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима.
В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками, шепнув мне на ухо: «Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег», — и стрелою
выскочила из комнаты.
Полгубернии разодето и весело гуляет под деревьями, и никому не является дикое и грозящее в сем насильственном освещении, когда театрально
выскакивает из древесной гущи озаренная поддельным светом ветвь, лишенная своей яркой зелени, а вверху темнее, и суровее, и в двадцать раз грознее является чрез то ночное небо и, далеко трепеща листьями в вышине, уходя глубже в непробудный мрак, негодуют суровые вершины дерев на сей мишурный блеск, осветивший снизу их корни.
Так русский барин, собачей и иора-охотник, [Иора (ёра) — забияка, удалец.] подъезжая к лесу,
из которого вот-вот
выскочит оттопанный [Оттопать — «вогнать опять в лес, чтоб выгнать на барина».
— Стой! — сказал Платонов кучеру и
выскочил из коляски.
После обеда я в самом веселом расположении духа, припрыгивая, отправился в залу, как вдруг из-за двери
выскочила Наталья Савишна с скатертью в руке, поймала меня и, несмотря на отчаянное сопротивление с моей стороны, начала тереть меня мокрым по лицу, приговаривая: «Не пачкай скатертей, не пачкай скатертей!» Меня так это обидело, что я разревелся от злости.
Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе. Бедный оратор, накликавший сам на свою шею беду,
выскочил из кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле, схватил за ноги Бульбу и жалким голосом молил...
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный
выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца.
И Петр Петрович протянул Соне десятирублевый кредитный билет, тщательно развернув. Соня взяла, вспыхнула, вскочила, что-то пробормотала и поскорей стала откланиваться. Петр Петрович торжественно проводил ее до дверей. Она
выскочила, наконец,
из комнаты, вся взволнованная и измученная, и воротилась к Катерине Ивановне в чрезвычайном смущении.
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но
из второго, правого, кармана вдруг
выскочила бумажка и, описав в воздухе параболу, упала к ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем на вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою руку, показывая всем билет.
Они шли к себе домой от губернатора, как вдруг
из проезжающих мимо дрожек
выскочил человек небольшого роста, в славянофильской венгерке, и с криком: «Евгений Васильевич!» — бросился к Базарову.
Люди обгоняли друг друга,
выскакивали из дверей домов, магазинов, из-за углов улиц, и как будто все они искали, куда бы спрятаться от дождя, ветра.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они
выскакивали из ворот,
из дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один
из них тихо сказал...
Из сумрака
выскочил, побежал к столу лысый человечек, с рыжеватой реденькой бородкой, — он тащил за руку женщину в клетчатой юбке, красной кофте, в пестром платке на плечах.
День был неприятный. Тревожно метался ветер, раздувая песок дороги,
выскакивая из-за углов. В небе суетились мелко изорванные облака, солнце тоже беспокойно суетилось, точно заботясь как можно лучше осветить странную фигуру китайца.
Но вот из-за кулис, под яростный грохот и вой оркестра,
выскочило десятка три искусно раздетых девиц, в такт задорной музыки они начали выбрасывать
из ворохов кружев и разноцветных лент голые ноги; каждая
из них была похожа на огромный махровый цветок, ноги их трепетали, как пестики в лепестках, девицы носились по сцене с такой быстротой, что, казалось, у всех одно и то же ярко накрашенное, соблазнительно улыбающееся лицо и что их гоняет по сцене бешеный ветер.
«”И дым отечества нам сладок и приятен”. Отечество пахнет скверно. Слишком часто и много крови проливается в нем. “Безумство храбрых”… Попытка
выскочить “
из царства необходимости в царство свободы”… Что обещает социализм человеку моего типа? То же самое одиночество, и, вероятно, еще более резко ощутимое “в пустыне — увы! — не безлюдной”… Разумеется, я не доживу до “царства свободы”… Жить для того, чтоб умереть, — это плохо придумано».
Нога его снова начала прыгать, дробно притопывая по полу, колено
выскакивало из дыры; он распространял тяжелый запах кала. Макаров придерживал его за плечо и громко, угрюмо говорил Варваре...
Минут через десять писатель
выскочил из стены, сел на угол стола и похвастался...
— Довольно! — крикнул,
выскочив вперед хора, рыжеватый юноша в пенсне на остром носу. — Долой безграмотные песни!
Из какой далекой страны собрались мы? Мы все — русские, и мы в столице нашей русской страны.
Он не заметил, откуда
выскочила и, с разгона, остановилась на углу черная, тонконогая лошадь, — остановил ее Судаков, запрокинувшись с козел назад, туго вытянув руки; из-за угла
выскочил человек в сером пальто, прыгнул в сани, — лошадь помчалась мимо Самгина, и он видел, как серый человек накинул на плечи шубу, надел мохнатую шапку.
Уже собралось десятка полтора зрителей — мужчин и женщин;
из ворот и дверей домов
выскакивали и осторожно подходили любопытные обыватели. На подножке пролетки сидел молодой, белобрысый извозчик и жалобно, высоким голосом, говорил, запинаясь...
Карандашик
выскочил из его рук и подкатился к ногам Самгина. Дронов несколько секунд смотрел на карандаш, точно ожидая, что он сам прыгнет с пола в руку ему. Поняв, чего он ждет, Самгин откинулся на спинку стула и стал протирать очки. Тогда Дронов поднял карандаш и покатил его Самгину.
Клим Иванович Самгин так увлекся процессом создания фигуры вождя, что лишь механически отмечал происходящее вокруг его: вот
из дверей дворца встречу солдатам
выскочил похожий на кого-то адвокат Керенский и прокричал...
В день объявления войны Японии Самгин был в Петербурге, сидел в ресторане на Невском, удивленно и чуть-чуть злорадно воскрешая в памяти встречу с Лидией. Час тому назад он столкнулся с нею лицом к лицу, она
выскочила из двери аптеки прямо на него.
Не отрывая от рубина мокреньких, красных глаз, человек шевелил толстыми губами и, казалось, боялся, что камень
выскочит из тяжелой золотой оправы.
Из обеих дверей
выскочили, точно обожженные, подростки, девицы и юноши, расталкивая их, внушительно спустились с лестницы бородатые, тощие старики, в длинных одеждах, в ермолках и бархатных измятых картузах, с седыми локонами на щеках поверх бороды, старухи в салопах и бурнусах, все они бормотали, кричали, стонали, кланяясь, размахивая руками.
Выступали артисты, ораторы. Маленькая, тощенькая актриса Краснохаткина, окутанная пурпуровым шелком, из-под которого смешно
выскакивали козьи ножки в красных туфельках, подняв к потолку черные глазки и щупая руками воздух, точно слепая, грустно читала...
Любаша вдруг
выскочила из кресла, шагнула и, взмахнув руками, точно бросаясь в воду, повалилась; если б Самгин не успел поддержать ее, она бы с размаха ударилась о́ пол лицом. Варвара и Татьяна взяли ее под руки и увели.
— Куда же это они… прямо на нас? — проворчал тощий человек впереди Клима и отодвинулся; тогда Самгин увидал каменное лицо Корвина, из-под его густых усов четко и яростно
выскакивали правильно разрубленные слова...
— Очень последовательно! — иронически заметил Робинзон. —
Выскочить из газеты в Камчатку…
Он действовал с такой быстротой, точно похищал Варвару; Самгин, обняв его, чтоб не
выскочить из саней, ошеломленно молчал. Когда выехали на простор, кучер, туго довернув шею, сказал вполголоса...
Солдатик, разинув рот, медленно съехал по воротам на землю, сел и, закрыв лицо рукавом шинели, тоже стал что-то шарить на животе у себя. Николай пнул его ногой и пошел к баррикаде; из-за нее, навстречу ему,
выскакивали люди, впереди мчался Лаврушка и кричал...
— Ну — пойдем, — предложила Марина. Самгин отрицательно качнул головою, но она взяла его под руку и повела прочь.
Из биллиардной
выскочил, отирая руки платком, высокий, тонконогий офицер, — он побежал к буфету такими мелкими шагами, что Марина заметила...
В зале было человек сорок, но тусклые зеркала в простенках размножали людей; казалось, что цыганки, маркизы, клоуны
выскакивают, вывертываются
из темных стен и в следующую минуту наполнят зал так тесно, что танцевать будет нельзя.
Рядом с поэтом нервно подергивался, ковыряя вилкой сига и точно собираясь
выскочить из-за стола, рыжий Алябьев, толкая солидную даму, туго зашитую в сиреневый шелк. Она уговаривала соседа...
— Так что же — с кадетами идти? — очень звонко спросил человек без шляпы;
из рук его
выскочила корка апельсина, он нагнулся, чтоб поднять ее, но у него соскользнуло пенсне с носа, быстро выпрямясь, он поймал шнурок пенсне и забыл о корке. А покуда он проделывал все это, человек с бумагой успел сказать...
Он
выскочил из кресла, точно мяч, и, наливая вино в стакан, сказал уверенно...
Думать мешали напряженно дрожащие и как бы готовые взорваться опаловые пузыри вокруг фонарей. Они создавались
из мелких пылинок тумана, которые, непрерывно вторгаясь в их сферу, так же непрерывно
выскакивали из нее, не увеличивая и не умаляя объема сферы. Эта странная игра радужной пыли была почти невыносима глазу и возбуждала желание сравнить ее с чем-то, погасить словами и не замечать ее больше.
Но
из двери ресторана
выскочил на террасу огромной черной птицей Иноков в своей разлетайке, в одной руке он держал шляпу, а другую вытянул вперед так, как будто в ней была шпага. О шпаге Самгин подумал потому, что и неожиданным появлением своим и всею фигурой Иноков напомнил ему мелодраматического героя дон-Цезаря де-Базан.
— Совершенно согласен, — сказал редактор, склонив голову; кисточки шнурка
выскочили из-за жилета и повисли над тарелкой, редактор торопливо тупенькими красными пальцами заткнул их на место.